Фарли Моуэт: Не кричи "Волки!"

Перейти к главам ::::: 17-20 ::::: ; Перейти к началу ::::: 1 -5 главы :::::

Фарли Моуэт Не кричи "Волки!"

Читать ::::: Не кричи "Волки!" :::::::

Главы 11 -16

Я, установил, что летом волки питаются главным образом полевками, но этим моя работа в области диететики не исчерпывалась. Я прекрасно понимал, что сообщение об открытии взаимоотношений полевка - волк произведет настоящий переворот в науке и будет встречено с недоверием, возможно, даже подвергнется осмеянию, если не будет подкреплено солидными обоснованиями.

Итак, я выяснил два важных обстоятельства: во-первых, волки ловят и едят полевок; во-вторых, мелкие грызуны водятся в тундре в таких количествах, что обеспечивают сохранение поголовья волков.

Оставался, однако, третий момент, исключительно важный для окончательного подтверждения правомерности моей теории: вопрос о питательной ценности полевок. Необходимо было доказать, что рацион, состоящий из мелких грызунов, вполне достаточен для нормальной жизнедеятельности крупного плотоядного.

Провести нужные эксперименты в полевых условиях оказалось занятием не легким. Требовались тщательные наблюдения над подопытными и контрольными животными, но на волках не поэкспериментируешь! Где искать выход? Вот если бы вернулся Майк, можно было бы одолжить у него двух собак - одну кормить мышами, а другую - оленьим мясом (только удастца ли его достать?). Подвергнув затем собак одинаковым испытаниям, я смог бы сравнить результаты и окончательно доказать правильность выдвинутой гипотезы. Но от Майка ни слуху ни духу, кто знает, вернется ли он?

В поисках решения прошло несколько дней, и вот как-то утром, когда я препарировал леммингов и полевок, меня вдруг осенило - почему бы мне самому не стать "подопытным кроликом"? Правда, человек не относится к числу чисто плотоядных животных, однако это недостаточно веское выражение. Другое дело, что я "имелся в единственном экземпляре" и поэтому нельзя было одновременно получить материалы для сравнения. Но это препятствие легко устранить, нужно только установить два периода: вначале я буду питаться одними мышами, а затем ровно столько же времени мой рацион будет состоять из мяса и свежей рыбы. Достаточно в конце каждого периода провести ряд психологических тестов и сравнить полученные результаты. Разумеется, выводы нельзя будет полностью применить к волкам, но уже одно то, что в моем процессе обмена веществ не произойдет серьезных изменений, если я буду питаться только мышами, несомненно, послужит убедительным аргументом в пользу выдвигаемой мною теории, что волки сохраняют нормальную жизнедеятельность, находясь на такой диете.

Потерянного времени не воротишь, и я решил, не откладывая в долгий ящик, приступить к делу.

Начистив целую миску маленьких тушек, которые остались после того, как я утром снимал с них шкурки, я наполнил ими котелок и поставил на примус. Едва вода закипела, как распространился чрезвычайно соблазнительный тонкий запах, и пока готовилось кушанье, мой аппетит разыгрался не на шутку.

Поначалу есть такую мелюзгу - с массой мельчайших костей - показалось мне чистой мукой, но вскоре я убедился, что кости можно разжевывать и глотать. Вкус мышей - чисто субьективное восприятие, не имеющее ни малейшего отношения к эксперименту. На мой взгляд, он оказался весьма приятным, разве что мясо было чересчур нежное. Со временем, однако, мыши мне приелись, аппетит пропал, пришлось разнообразить способы приготовления.

Из нескольких приготовленных мною блюд наиболее удачным, бесспорно, следует считать "мышь под соусом". На случай, если кто-либо из читателей проявит интерес и захочет использовать в личном хозяйстве этот несправедливо обойденный источник ценнейших белков животного происхождения, привожу рецепт полностью.

Для приготовления этого деликатеса требуются: десяток упитанных мышей, чашка муки, кусок бекона, соль, перец, чеснок, этиловый спирт. (Следует заметить, что бекон вполне можно заменить обычной соленой свининой).

СПОСОБ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Обдерите шкурки и выпотрошите мышей, но не удаляйте голов; затем вымойте, положите в кастрюлю и залейте спиртом, так чтобы тушки были покрыты, и отставьте примерно на два часа. Нарежьте бекон маленькими кусочками и поджаривайте до тех пор, пока невытопится жир. После этого выньте тушки и обваляйте в муке с солью и перцем, бросьте на горячую сковороду и поставьте на огонь минут на пять (не перегревайте сковороду, иначе мясо пересохнет, станет жестким и волокнистым). Теперь влейте чашку спирта и добавьте по вкусу шесть или восемь зубков чеснока. Накройте и слегка прокипятите в течение пятнадцати минут. Крем-соус приготавливается по одному из стандартных рецептов. Когда соус будет готов, полейте им тушки, плотно закройте кастрюлю и дайте постоять минут десять в теплом месте, прежде чем подавать на стол.

В течении первой недели я не заметил в себе никаких изменений - по прежнему был полон энергии и абсолютно не ощущал вредного действия диеты. Правда, меня страшно потянуло на жиры.

И тут я понял, что допустил оплошность, не делавшую чести моей научной подготовке: ведь волки едят целых зверьков! Мелкие же грызуны, как легко можно убедится при вскрытиях, откладывают большую часть жиров в брюшной полости, на брыжейке кишечника, а не подкожно и не в мышечных тканях. Следовательно, я совершил непростительную ошибку, которую надлежало немедленно исправить. Начиная с этого дня и до самого конца экспериментального периода я стал есть мышей целиком - только снимал шкурку - и перестал ощущать недостаток в жирах.

Когда эксперимент с мышами подходил к концу, возвратился Майк. Вместе с ним прибыл его двоюродный брат, молодой эскимос по имени Утек, который вскоре стал моим собутыльником, а главное - совершенно бесценным помощником в научных исследованиях. Однако при первой встрече он показался мне таким же замкнутым и неприступным, как Майк.

Я пришел в избушку, чтобы пополнить кое-какие припасы. При виде дымка, поднимавшегося из трубы, я обрадовался - по правде говоря, временами мне все-таки не хватало человеческого общества. Когда я вошел, Майк жарил полную сковороду оленины. Как оказалось, им посчастливилось убить отбившегося от стада животное примерно в сотне километров к северу. После нескольких тягостных минут, в течении которых Майк делал вид, будто меня не замечает, я попробовал сломать лед и заговорил с Утеком. В ответ тот бочком, бочком перебрался на другую сторону стола, стараясь держаться от меня подальше. Вскоре они приступили к еде. В конце концов Майк предложил и мне отведать жареного мяса.

В другое время я бы принял его приглашение - но не сейчас, когда эксперимент еще не окончен. Я отказался и, как мог, обьяснил Майку причину. Он встретил извинение с непроницаемым видом, унаследованным им от предков-эскимосов, хотя и перевел мои слова Утеку. Уж не знаю, что подумал обо всем этом Утек, но отнесся он ко мне чисто по-эскимосски. Поздно вечером, когда я направился к себе в палатку, Утек подкараулил меня и, застенчиво улыбаясь, протянул небольшой сверток, обернутый оленьей шкуркой. Бережно развязав стягивавшую его жилу, я увидел пять маленьких голубых яичек - по-видимому, дрозда, хотя за точность определения не ручаюсь.

Я был глубоко тронут этим подарком (а это, безусловно, был подарок), но никак не мог постичь его значения и вынужден был вернуться в избушку, чтобы спросить у Майка.

- Эскимосы думают, что если человек ест мышей, то у него все становится маленьким, как у мыши, - обьяснил Майк, - но если съесть яйца, тогда все в порядке. Утек за тебя испугался.

Вот так положение! Вначале я растерялся, не зная, как отнестись к этому предрассудку, но потом решил, что излишняя предосторожность не помешает, к тому же вряд ли миниатюрные яйца как-нибудь скажутся на результатах проводимого опыта. И я тут же приготовил из них яичницу. Cезон кладки яиц давно прошел, что весьма сказалось на их свежести, тем не менее я съел все, а так как Утек внимательно наблюдал за мной, пришлось сделать вид, будто получил при этом огромное удовольствие.

Надо было видеть, какой восторг отразился на широкой, расплывшейся в улыбке физиономии эскимоса! Он, несомненно, решил, что спас меня от судьбы, худшей, чем смерть.

Мне так и не удалось втолковать Майку суть и всю важность проводимой мной исследовательской работы. Зато с Утеком дело обстояло неизмеримо проще. Правильнее будет сказать, что, не совсем понимая смысл работы, он сразу же проникся уверенностью в ее необходимости. Как потом выяснилось, сам Утек был второразрядным шаманом в своем племени. Из рассказов Майка и из того, что ему довелось увидеть собственными глазами, он заключил, что я тоже шаман, правда другого, неведомого сорта. Именно этим, с его точки зрения, и объяснялись многие мои поступки. Мне бы не хотелось приписывать Утеку эгоистические побуждения, но, возможно, обращаясь со мной, он надеялся расширить собственные познания в общей для нас профессии.

Так или иначе, Утек решил "водится" со мной. На другой день он заявился ко мне в палатку, захватив с собой спальные принадлежности, и, очевидно, собирался остаться надолго. Мои опасения что парень будет обузой, скоро рассеялись. От Майка Утек знал несколько английских слов, а так как он был поразительно понятлив, то уже вскоре мы могли вести с ним элементарные разговоры. Утека ничуть не удивило, что все свое время я посвятил изучению волков. Напротив, он сумел растолковать мне, что и сам интересуется ими: ведь его личным тотемом, духом-покровителем, является Амарок - Волчье существо.

Утек оказался неоценимым помощником. Прежде всего, ему были неведомы ложные представления, совокупность которых составляет основу Писания о волках, принятого в нашем обществе. А кроме того, он по-настоящему знал зверей и считал их себе сродни. Позже, когда я немного научился его языку, а Утек улучшил свои знания английского, он рассказал мне, что ему не было пяти лет, когда отец, знаменитый шаман, отнес его в волчье логово и оставил на сутки. Там Утек подружился с волчатами и играл с ними на равных: взрослые волки его обнюхивали, но не трогали.

Конечно, принимать все россказни Утека а волках без фактических доказательств было бы по меньшей мере антинаучно. Но я убедился что всякий раз, когда доказательства находились, он неизменно оказывался прав.

12

То, что Утек признал меня, благотворно повлияло и на Майка. Тот явно начал сдавать позиции. Правда, он по-прежнему не сомневался, что у меня "в голове не все дома" и без соответствующего надзора я могу быть даже опасен. Тем не менее Майк стал обходительнее (насколько позволяла его замкнутая натура) и по возможности старался быть мне полезным. Последнее обстоятельство было весьма кстати - появилась возможность использовать его в качестве переводчика во время бесед с Утеком.

Благодаря Утеку я пополнил свои знания о гастрономических привычках волков. Подтвердив, что полевки действительно занимают очень большое место в их рационе, он добавил, что волки поедают великое множество длиннохвостых сусликов (евражек) и временами отдают им предпочтение даже перед карибу. Евражки чрезвычайно распространены по всей Арктике, но залив Волчьего Дома расположен хотя и недалеко, однако южнее границы их распространения. Эти грызуны доводятся ближайшими родственниками сусликам западных равнин, но отличаются от них слабо развитым инстинктом самосохранения. В результате они становятся легкой добычей волков и песцов. Летом, когда евражки отъедаются, они очень жирные и весят почти килограмм. Не удивительно, что их так любят волки - ведь они с легкостью добывают себе на обед достаточное количество евражек с неизмеримо меньшей затратой энергии, чем нужно для поимки карибу.

Мне казалось, что рыба не занимает существенного места в волчьем меню, но Утек уверил меня в противном. По его словам, ему неоднократно доводилось видеть, как волки охотятся на щурят и даже на взрослых полярных щук, которые весят пятнадцать - двадцать килограммов. Весной, в период икрометания, эти крупные рыбы входят в бесчисленные узкие протоки, густой сетью покрывающие болотистую тундру в районе озер.

Когда волк хочет полакомиться рыбой, он прыгает за ней в воду и с шумом гонит вверх по течению пока еще довольно широкого протока. Постепенно русло сужается и мелеет; почуяв опасность, рыба кидается назад к глубокой воде, но волк преграждает ей путь. Одного быстрого удара мощных челюстей достаточно, чтобы сломать хребет даже самой крупной щуке. Утек рассказывал, что однажды видел, как волк меньше чем за час поймал семь больших щук.

Волки не брезгают и прилипалами, когда эти медлительные рыбы входят метать икру в тундровые речки. Но по отношению к ним они применяют другую тактику: притаясь на мелком месте у какого-нибудь камня, они хватают проплывающих мимо рыб (это способ похож на то, как медведи ловят лососей).

Еще одним источником пропитания, правда имеющим меньшее значение, являются полярные бычки - маленькие рыбки, которые прячутся под камнями на мелководье. Чтобы поймать их, волки бродят вдоль берега и лапами и носом переворачивают камни.

Позднее, летом, я воочию убедился, как эти занимался Альберт. К сожалению, я не видал, как волки добывают щук, но, узнав от Утека, в чем заключается их метод, с неменьшим успехом последовал их примеру. Я во всем подражал действиям волков, только для нанесения coup de grace - вместо собственных зубов воспользовался коротким копьем.

Разумеется, такие дополнительные седения, проливающие свет на характерные особенности биологии волков, представляли для меня немалый интерес, но все же, когда Утек рассказал, какую роль играют карибу в жизни волков, у меня по-настоящему открылись глаза.

По словам Утека, волки и карибу настолько связаны между собой, что представляют как бы единое целое. И в доказательство он поведал предание, которое, на мой взгляд, несколько смахивало на Ветхий Завет, но которое (во всяком случае, по заверению Майка) относится к полурелигиоозному фольклору эскимосов дальней тундры (которые, увы, горе их бессмертным душам, все еще пребывают в язычестве!).

Вот пересказ легенды Утека.

"В начале начал были Женщина и был Мужчина; никто больше не ходил, не плавал и не летал в этом мире. Потом Женщина выкопала большую яму и стала выуживать из нее поочередно всех животных. Напоследок она вытащила карибу, и тогда Кейла, Бог Неба, сказал: "Вот величайший из всех даров, ибо карибу даст пропитание человеку".

Женщина отпустила карибу на все четыре стороны, велев плодиться и размножаться; и карибу поступили, как та сказала. Прошло время, земля наполнилась стадами, и сыновья Женщины охотились счастливо; Они были сыты, одеты и укрыты шатрами из шкур - все это от карибу.

Сыновья Женщины выбирали больших, жирных карибу, так как не хотели убивать слабых и тощих, чье мясо негодно в пищу, а шкуры плохи. И наступило время, когда больных и слабых карибу стало больше, чем жирных и сильных. Сыновья, увидев такое, смутились духом и пожаловались Женщине.

Та, свершив заклинание, обратилась к Кейле и сказала: "Твоя работа - плохая работа, ведь карибу сделались слабыми и больными, если мы будем их есть, то тоже станем слабыми и больными".

Кейла, выслушав ее, ответил: "Моя работа хорошая. Я накажу Амораку (духу Волка), а тот накажет своим детям - пусть едят больных, слабых и мелких карибу, тогда пастбища останутся для жирных и здоровых".

Так и произошло. Вот почему карибу и волк - одно целое: ведь карибу кормит волка, зато волк делает оленя сильным".

Признаюсь, рассказ изрядно меня изумил. Меньше всего я ожидал услышать от невежественного эскимоса целую лекцию - да еще в виде притчи! - о борьбе за существование и значении естественного отбора. И все-таки я скептически отнесся к словам Утека, будто между карибу и волками существуют идеальные взаимоотношения. Правда, за последнее время я на собственном опыте разубедился во многих научно обоснованных поверьях, но тем не менее не мог себе представить, что, нападая на оленьи стада, могучий и смышленый волк ограничивается отбраковкой больных и слабых, хотя может выбрать любого самого крупного и жирного оленя. К тому же уменя имелся превосходный аргумент, которым я намеревался сразить Утека. - Спроси-ка его, - обратился я к Майку, - откуда в таком случае взялось столько скелетов крупных и, очевидно, здоровых карибу, которыми усыпана вся тундра вокруг твоей избушки и на несколько километров к северу от нее? - Незачем его спрашивать, - невозмутимо ответил Майк, - я сам убил этих оленей. У меня четырнадцать ездовых собак, всех их нужно кормить, на это требуется не меньше двух-трех оленей в неделю. Самому мне тоже хочется есть. А кроме того, я убиваю уйму оленей в районе промысла пушнины. У каждой оленьей туши ставлю четыре-пять капканов и на эту приманку ловлю немало песцов. Мне не годятся тощие карибу, а нужны большие, жирные.

Потрясенный, я мог только спросить: - И сколько оленей ты добываешь в год?

Майк горделиво усмехнулся.

- Я меткий стрелок. Две-три сотни, а может и больше.

Немного оправившись, я поинтересовался, обычная ли это вещь и как поступают другие трапперы.

- Каждый, кто ставит капканы, делает то же самое, - ответил Майк, - индейцы и белые бьют оленей по всей тундре, куда доходят карибу на зимние выпасы. Конечно, не всегда посчастливится добыть достаточно оленей; тогда приходится кормить собак рыбой. Но рыба не идет им впрок - они становятся слабыми, болеют и совсем не тянут груженые сани. Карибу лучше!

Из фолиантов, проштудированных в Оттаве, мне было известно, что в тех частях Саскачевана, Манитобы и южного Киватина, которые составляют район зимних пастбищ киватинского стада карибу, насчитывается тысяча восемьсот охотников, ставящих капканы. Я знал также, что многие из них были опрошены столичными властями через агентов пушных компаний о причинах катастрофического сокращения поголовья оленей. Мне самому довелось читать их показания. Охотники и торговцы пушниной с поразительным единодушием утверждали, что сами убивают не больше одного, от силы двух карибу в год, а волки режут оленей несчетными тысячами. И хотя я никогда не был силен в математике, все же я подвел итог данным, которыми располагал. Будучи от природы человеком осторожным, я вдвое уменьшил число охотников и наполовину скостил отстрел оленей против количества, указанного Майком. Но сколько бы я не перемножал цифры, результат получался фантастический: в этом районе трапперы ежегодно убивают 112 000 оленей!

Я отлично понимал, что эта цифра не для моих отчетов - если только я не добиваюсь назначения на десять лет на Галапагосские острова изучать клещей у черепах.

Во всяком случае, все то, что порассказали Майк и Утек, принято считать информацией, основанной на слухах, а меня наняли не для этого. Выкинув из головы тревожные сомнения, я вернулся на тернистый путь научных поисков истины.

13

Утек, как натуралист, обладал множеством редких качеств; из них не последним было его бесспорное умение понимать язык волков.

Еще до встречи с Утеком я обратил внимание, что разнообразие и диапазон голосовых средств Георга, Ангелины и Альберта значительно превосходят возможности всех известных мне животных, за исключением человека.

В моих полевых дневниках зарегистрированы следующие категории звуков: вой, завывание, хныканье, ворчание, рычание, тявканье, лай. В каждой из этих категорий я различал бесчисленные вариации, но был бессилен дать им точное определение и описание. Более того, не сомневаюсь, что все представители семейства собачьих способны слышать и, вероятно, издавать звуки как выше, так и ниже регистра частот, воспринимаемых человеком. Так называемые "беззвучные" свистки для собак, имеющиеся в продаже, лучше всего подтверждают сказанное. Я установил также, что все члены моей волчьей семьи сознательно реагируют на звуки, издаваемые другими волками, хотя у меня не было надежных доказательств, что это нечто большее, чем простые сигналы.

По-настоящему мое образование в области волчьей "лингвистики" началось с появлением Утека.

Как-то мы вдвоем часами наблюдали за логовом, но безрезультатно - ничего достойного внимания обнаружить не удавалось. Денек выдался безветренный, и проклятые насекомые навалились тучей, хуже всякой чумы. Спасаясь от них, Ангелина с волчатами укрылась в логове. Оба самца, утомленные охотой, затянувшейся до позднего утра, спали неподалеку. Становилось скучно, и мной начала овладевать сонливость, как вдруг Утек приложил руки к ушам и внимательно прислушался. Я ничего не слышал и никак не мог понять, что привлекло его внимание, пока он не шепнул: "Слушай, волки разговаривают" - и показал на гряду холмов километрах в восьми к северу от нас.

Я напряг слух; но если волк и вел "радиопередачу" с далеких холмов, то работал не на моей волне. Казалось, в эфире нет ничего, кроме зловещего стона комаров, но Георг, спавший на гребне эскера, внезапно сел, навострил уши и повернул свою длинную морду к северу. Спустя минуту он откинул голову назад и завыл. Это был вибрирующий вой; низкий вначале, он закончился на самой высокой ноте, какую только способно воспринять человеческое ухо.

Утек схватил меня за руку и расплылся в довольной улыбке.

- Волки говорят: "Карибу пошли!"

Я с трудом понял, о чем идет речь, и только когда мы вернулись в избушку, с помощью Майка уточнил подробности.

Оказывается, волк с соседнего участка, лежащего к северу, не только сообщил, что давно ожидаемые карибу двинулись на юг, но и указал, где они сейчас находятся. Более того - и это было совсем невероятно, - выяснилось, что сам сосед оленей не видел, а просто передал информацию, полученную им от волка, живущего еще дальше. Георг, который ее услышал и понял, в свою очередь передал добрую весть другим.

От природы (и по воспитанию) я скептик и тут не нашел нужным скрывать, как насмешила меня наивная попытка Утека произвести впечатление пустой болтовней. Но, не обращая внимания на мой скепсис, Майк без проволочки стал собираться на охоту.

Меня ничуть не удивило его желание убить оленя - ведь к тому времени я уже знал, что он, как и впрочем, все коренные жители тундры, питается почти исключительно олениной, если только можно ее добыть. Меня поразило другое: его готовность предпринять двух- или даже трехдневную прогулку по тундре из-за нелепой выдумки Утека. Все это я не преминул высказать Майку, но тот только замкнулся в себе и отбыл, не проронив ни слова.

Через три дня, когда мы встретились вновь, мне были презентованы целый окорок и горшок оленьих языков. Из рассказа Майка выходило, что он нашел карибу в том самом месте, на которое, поняв речь волков, указал Утек, - на берегах озера Куиак, примерно в шестидесяти километрах на северо-восток от нашей избушки.

Я-то не сомневался, что это простое совпадение, но было любопытно, долго ли Майк намерен мне морочить голову, и я, притворившись, будто поверил, принялся расспрашивать о необыкновенном искусстве Утека.

Майк попался на крючок и разговорился. По его словам, волки не только обладают способностью поддерживать связь на огромном расстоянии, но даже могут "говорить" не хуже людей.

Правда, он признался, что сам не может ни слышать всех издаваемых волками звуков, ни понимать их значения, но некоторые эскимосы, в частности Утек, настолько хорошо понимают волков, что в состоянии буквально разговаривать с ними.

После этого я окончательно укрепился в своем решении не особенно верить россказням этой пары. Но все-таки меня не оставляла шальная мысль: а вдруг во всем этом что-то есть? На всякий случай я попросил перевести Утеку: пусть он следит за "разговорами" наших волков и через Майка передает мне их содержание.

На следующее утро, когда мы добрались к логовищу, самцов не было и в помине. Ангелина и волчата уже встали и крутились поблизости, но волчице было явно не по себе. Она то и дело взбегала на гребень, к чему-то прислушивалась и, постояв несколько минут, вновь спускалась к волчатам. Время шло, Георг и дядюшка Альберт сильно запаздывали. Наконец, в пятый раз поднявшись наверх, Ангелина, видимо, что-то услыхала. Утек тоже. Он повторил свое театральное представление, приставив к ушам сложенные лодочками ладони. Послушав немного, он попытался объяснить мне происходящее. Увы, мы тогда еще плохо понимали друг друга, и я не уловил даже смысла его слов.

Я продолжал обычные наблюдения, а Утек забрался в палатку и заснул. В 12.17 популудни я отметил в журнале возвращение Георга и Альберта; волки пришли вместе. В два часа дня Утек проснулся и, стремясь загладить невольный прогул, вскипятил чайник.

При первой же встрече с Майком я напомнил ему свою просьбу, и тот принялся расспрашивать Утека.

- Вчера, - переводил Майк, - волк, которого ты зовешь Георгом, послал своей жене весточку. Так говорит Утек, который хорошо слышал. Волк сказал жене, что охота идет плохо, придется задержаться. Вероятно, не удастся вернуться раньше полудня.

Я вспомнил, что Утек не мог знать, когда вернулись волки, так как в то время он крепко спал в палатке. А 12.17 - время, практически близкое к полудню.

Несмотря на эти, казалось бы, весьма очевидные доказательства, мой скептицизм снова взял верх. Через два дня, в полдень, Георг опять появился на гребне, навострив уши на север. То, что он услыхал (если вообще что-нибудь слышал), видимо, его не заинтересовало, так как он не завыл в свою очередь, а спустился к логову.

Утек, напротив, был захвачен полученной новостью. На лице его отразилось глубокое волнение. Он буквально утопил меня в потоке слов, но я смог уловить немногое. "Иннуит" (эскисмос) и "кийэи" (приходить) - неоднократно повторял Утек, терпеливо добиваясь понимания. Не одолев моей тупости, он сердито взглянул на меня и без разрешения зашагал через тундру, на северо-запад от избушки Майка.

Такой бесцеремонный уход был мне не по душе, но я быстро забыл об этом, так как день клонился к вечеру и волки забеспокоились: приближалось время ночной охоты.

У волков существовал определенный ритуал сборов. Георг обычно начинал с визита к логову. Если Ангелина и волчата сидели дома, они выбегали навстречу. Если же семья находилась снаружи, то озабоченность Ангелины домашними делами тут же сменялась радостным возбуждением. Она начинала возню, прыгала перед Георгом, обнимала передними лапами. В такие веселые минуты Георг был полон добродушия и порой затевал шуточный бой со своей подругой. С моего наблюдательного пункта их схватки выглядели весьма свирепыми, но плавное помахивание хвостом свидетельствовало о самых добрых намерениях противников.

Потревоженный шумом, на сцене появлялся дядюшка Альберт и принимал участие в игре. В дневные часы он предпочитал спать где-нибудь подальше от логова, стремясь по возможности уклониться от роли няньки.

С его приходом взрослые волки вставали в круг нос к носу, энергично виляли хвостами и "поднимали шум". Бесспорно, выражение "поднимали шум" - не очень образное описание, но на лучшее я не способен. Из-за дальности расстояния до меня долетали только громкие звуки, которые более всего походили на ворчание. Значение их мне так и не удалось выяснить, но в них, несомненно, нашли отражение чувство дружбы, ожидание удачи и превосходное настроение.

Бурное веселье длится минут двадцать, а то и целый час, причем волчата принимают в нем самое деятельное участие - они путаются под ногами и без разбора кусают все хвосты, какие попадутся. Затем трое волков поднимаются на гребень оза, обычно под предводительством Ангелины. Они вновь становятся в круг и, высоко задрав головы, начинают "петь". Это один из самых радостных и светлых моментов в их повседневной жизни; для меня он также является кульминационным. Правда, на первых порах от древнего, глубоко укоренившегося страха перед волками у меня волосы поднимались дыбом, стоило этой троице "запеть". Не берусь утверждать, что сразу стал получать удовольствие.

Но с течением времени я полюбил волчий хор и с нетерпением ждал его очередного выступления. К сожалению, описать все это совершенно невозможно: ведь я могу пользоваться только терминологией, относящейся к человеческой музыке, а к этому случаю она абсолютно неприменима и только может ввести читателя в заблуждение. Ограничусь тем, что просто скажу: этот громкоголосый и задушевный ансамбль по-настоящему трогал; пожалуй, редко меня так волновало даже самое проникновенное исполнение органных произведений.

Волчья "Пассионата" всегда казалась мне до обидного короткой. Какие-нибудь три-четыре минуты - и все. Волки расходятся, напоследок помахав хвостами, потеревшись носами и вообще выказав все знаки дружелюбия, взаимного расположения и полного удовлетворения. Ангелина неохотно направляется к логову, то и дело оглядываясь на Георга и Альберта, которые уже трусят по одной из охотничьих троп. По всему видно, что ей безумно хочется присоединиться к охотникам, но вместо этого она идет к волчатам, чтобы сдаться на их милость - горят ли они желанием обедать или играть.

Однако в эту ночь самцы нарушили заведенный порядок и вместо троп, ведущих на север или северо-запад, направились на восток, в противоположную сторону от избушки Майка и моего наблюдательного пункта.

Я не придал этому особого значения, как вдруг чей-то крик заставил меня обернуться. Это возвратился Утек, но он был не один. С ним шли три эскимоса; они застенчиво улыбались, смущенные предстоящей встречей со странным каблуком, которого интересуют волки.

Появление целой толпы исключало возможность продуктивных наблюдений нынешней ночью, и я поспешил присоединиться к пришельцам на марше к избушке. Майк был дома и приветствовал прибывших как старых друзей. Спустя некоторое время я улучил минутку и задал ему несколько вопросов.

- Да, - сказал он, - Утек действительно знал, что люди в пути и скоро придут сюда.

- Откуда он знал?

- Глупый вопрос. Он знал потому, что слышал, как волк с холмов Пятой Мили сообщил о проходе эскимосов через его территорию. Утек пытался все объяснить, но ты его не понял: в конце концов он вынужден был уйти, чтобы встретить друзей.

Так-то вот!

14

Всю третью неделю июня Ангелина была неспокойна. Видимо, домашний образ жизни ей надоел. Когда Георг и Альберт по вечерам отправлялись на охоту, она провожала их - вначале не дальше сотни шагов от логова, но однажды пробежала свыше четырехсот метров, а затем нехотя повернула к дому.

Георг был в явном восторге от такой перемены настроения волчицы. Он давно соблазнял Ангелину принять участие в ночных скитаниях по тундре. Как-то раз он даже задержал выход на охоту на битый час, стараясь увлечь подругу за собой, так что Альберт потерял терпение и ушел один.

За этот час Георг раз восемь спускался с гребня на детскую площадку, где в окружении волчат лежала Ангелина, нежно ее обнюхивал, неистово размахивая хвостом, и с надеждой устремлялся к одной из охотничьих тропок. И каждый раз, видя, что она не идет за ним, волк возвращался на бугор и понуро выжидал несколько минут, после чего возобновлял попытку. Когда же он наконец решился уйти, то являл собой печальную картину глубочайшего разочарования и уныния: голова и хвост были опущены так низко, что, казалось, зверь не уходит, а уползает.

Желание провести в тундре ночь, несомненно, было обоюдным, но для Ангелины благополучие волчат было превыше всего, хотя они уже повзрослели, приобрели некоторую самостоятельность и требовали гораздо меньше внимания.

Вечер 23 июня я коротал в палатке один - Утек отлучился на несколько дней по своим делам. Волки, как обычно, начали традиционный концерт перед уходом на охоту. На этот раз Ангелина превзошла самое себя: в ее высоком голосе прозвучала такая жажда свободы, что я готов был предложить собственные услуги для присмотра за волчатами на время ее отсуствия. Однако мне не стоило беспокоится. Призыв, а возможно непосредственный приказ, дошел и до Альберта; так или иначе, по окончании пения Ангелина и Георг весело убежали, а Альберт угрюмо поплелся к логову, и покорно обрек себя в жертву неистовым волчатам.

Через несколько часов начался проливной дождь, и наблюдения пришлось прервать.

Утром разведрилось, туман рассеялся, но волков пока не было видно. Лишь к девяти часам на гребне показались Георг и Альберт.

Оба нервничали и суетились. После нетерпеливой беготни, долгого вынюхивания и коротких остановок, во время которых они внимательно разглядывали окрестности, волки разошлись. Георг взобрался на самое высокое место песчаного вала и пристально всматривался в тундру с востока и с юга, а Альберт побежал к северному концу оза, лег на каменистом бугре и устремил взор на запад.

Волчица по-прежнему не появлялась, и это наряду с необычным поведением самцов крайне меня встревожило. Мысль о том, что с Ангелиной что-то случилось, болезненно отозвалось во мне. Я даже не подозревал, насколько к ней привязан, и теперь, когда она, видимо, пропала, искренне переживал ее гибель.

Я совсем уже собрался выйти из палатки, чтобы поглядеть, нет ли где Ангелины, но она опередила меня. Взглянув напоследок в подзорную трубу, я вдруг увидел, что волчица вылезла из логова и побежала через оз. В первый момент мне не удалось определить, что она тащит в зубах, но затем я с удивлением разглядел, что это волчонок.

Несмотря на тяжесть ноши (волчонок весил не меньше пяти килограммов), волчица довольно быстро пересекла склон по диагонали и скрылась в низких зарослях стланцевой ели. Минут через пятнадцать она вернулась за следующим волчонком, потом еще за одним, а около десяти часов утра унесла последнего.

Как только волчица скрылась, на этот раз окончательно, оба волка покинули свои сторожевые посты - они, очевидно, охраняли переезд семьи - и поспешили за ней, оставив меня мрачно созерцать опустевший ландшафт. Происшедшее совершенно меня обескуражило: вероятно, я чем-то настолько досадил волкам, что вынудил их покинуть логово. (Другое обьяснение этому массовому исходу попросту не приходило мне в голову). В таком случае следовать за ними бессмысленно. Не зная, что делать, я поспешил в избушку, чтобы посоветоваться с Утеком.

Утек сразу же успокоил меня. По его словам, переселение волчат в это время года - явление нормальное для каждой волчьей семьи. Он обьяснял это несколькими причинами. Во-первых, волчат "отняли от груди", а в непосредственной близости от логова нет воды. Поэтому необходимо перевести их в такое место, где можно утолять жажду не из материнских сосков. Во-вторых, волчата выросли и в логове им тесно. В-третьих, - и это, пожалуй, самое важное - молодняку пора прощаться с детством и начинать учение.

- Им не годится жить в яме, они уже взрослые, но еще не настолько, чтобы всюду сопровождать родителей, - так переводил Майк объяснения Утека. - Поэтому старые волки отыскали для них новое место, и теперь волчатам достаточно простора, пусть спокойно бегают и познают мир.

Утек и Майк знали, где находится летнее логовище, и на следующий день мы перенесли туда палатку, выбрав для нее место, откуда частично просматривалось обиталище волков.

Новый дом волков находился примерно в километре от старого. Это было узкое ущелье с отвесными стенами, заваленное огромными валунами. Внизу раскинулось поросшее травой болотце, оно кишело полевками, - лучшего места для обучения волчат охотничьей азбуке не сыскать. Чтобы выбраться из ущелья, нужно ловко лазать, а этого волчата еще не умели, поэтому их можно было спокойно оставлять одних, не опасаясь, что они убегут и заблудятся. В случае нападения других хищников, водящихся в тундре, - песцов и ястребов - волчата смогут постоять за себя, они уже достаточно сильны.

15

Место нового логовища было идеальным с волчьей точки зрения, но я этого не находил - нагромождение валунов мешало моим наблюдениям. К тому же карибу начали понемногу возвращаться с севера, и охотничий азарт полностью овладел тремя моими волками. И хотя они по-прежнему проводили большую часть дня в летнем логове или поблизости от него, ночные походы так изнуряли их, что они только и делали, что спали.

Время тянулось убийственно медленно, но дядюшка Альберт спас меня отскуки - он влюбился.

Я уже рассказывал, что вскоре после моего первого появления в избушке Майк поспешно уехал к своим и взял всех собак - не из страха, что они попадут под скальпели, которых у меня было великое множество (как я тогда подумал), а по той простой причине, что их нечем кормить, когда нет карибу. Весь июнь упряжка оставалась у эскимосов, чье стойбище находилось на территории летнего выпаса оленей. Теперь, когда карибу возвращались на юг, эскимос, державший у себя собак, привел их обратно.

Собаки Майка - великолепные животные местной породы. Вопреки легенде, эскимосские лайки отнюдь не являются полуприрученными волками, хотя вполне возможно, что оба вида произошли от одних предков. Уступая волкам в росте, лайки значительно коренастее, у них широченная грудь и короткая шея; пушистый, как султан, хвост кольцом завит над крестом. Они разнятся от волков и в других отношениях. Так, в отличие от своих диких родственников самки лаек не считаются с сезоном, и течка у них может наступить в любое время года.

В только что возвратившейся упряжке Майка была сука, у которой как раз начался такой период. Темпераментная от природы и любвеобильная по личной склонности, она перебудоражила всю упряжку и доставила Майку массу хлопот. Как-то вечером он разворчался, и тут меня осенило. Целемудренный нрав волков не позволил мне расширить свои познания относительно их половой жизни, хотя минувшей весной я готовился наблюдать за их повадками в течение короткого мартовского сезона спаривания, когда они бродят за стадами карибу. но до сих пор мне не удалось заполнить этот пробел в моем образовании.

Из рассказов Майка и Утека я знал, что волки не против смешанных браков. Они спариваются с собаками при первой же благоприятной возможности, что, впрочем, случается редко, так как собаки обычно либо привязаны, либо работают. Но бывает, что и случается. Вспомним об этом, я выдвинул предложение, за которое Майк тотчас ухватился, чем доставил мне большую радость. Он и сам был доволен не меньше моего - ему давно хотелось узнать, что за ездовая собака получится от скрещивания волка с лайкой.

Теперь, когда шар был запущен, оставалось провести игру по всем правилам. Надо было обеспечить строго научную постановку эксперимента. Я решил провести опыт по этапам. Первый из них заключался в том, что я и Куа (так звали собак) отправились на прогулку вокруг моего нового наблюдательного пункта - нужно, чтобы волки узнали о ее существовании и состоянии, в котором она находилась.

Куа отнеслась к этому с величайшей готовностью. Стоило нам пересечь одну из волчьих троп, как она пришла в такой раж, что я еле удержал ее за крепкую цепь. Она тянула меня по следу, нетерпеливо обнюхивала каждую пометку. Мне стоило большого труда отбуксировать ее обратно к избушке. Там, на крепкой привязи, она в полнейшем расстройстве чувств провыла всю ночь напролет.

А может, она пела не с горя. Когда я проснулся на следующее утро, Утек доложил, что у нас был гость. И верно, на мокром песке, менее чем в ста метрах от привязи для собак, отчетливо виднелись следы крупного волка. Очевидно, только присуствие ревнивых псов помешало роману завершиться в ту же ночь.

Я не ожидал, что события развернуться с такой быстротой, хотя и предвидел, что либо Георг, либо Альберт в первый же вечер наверняка найдут соблазнительно "надушенные" billets doux, оставленные Куа.

Теперь следовало привести в исполнение вторую часть задуманного плана. Вдвоем с Утеком мы отправились к палатке и в ста метрах от нее натянули толстую проволоку, привязав концы к двум скальным обломкам (расстояние между ними составляло около пятнадцати метров).

На следующее утро мы отвели туда Куа (вернее, Куа отвела нас). Несмотря на ее решительные попытки вырваться и самостоятельно начать поиски волка, нам удалось защелкнуть на проволоку карабин ее цепи. Тем самым лайка получила достаточную свободу движения, а мы заняли командное положение, сидя в палатке, откуда могли открыть огонь из винтовки, если что-нибудь пойдет не так, как надо.

К моему удивлению, Куа моментально успокоилась и проспала большую часть дня. Взрослых волков около летнего логовища не было, но иногда мы замечали в траве на болотце волчат, которые охотились за мышами.

Было уже около девятого вечера, когда из-за скалистого хребта, ограждающего логово с юга, внезапно послышалась охотничья песня волков.

При первых же звуках Куа вскочила на ноги и присоединила свой голос к хору. Как она выла! Даже во мне, хотя в моих жилах нет ни собачьей, ни волчьей крови, манящее, призывное пение Куа пробудило мечты о былых днях и прежних радостях.

Нам не пришлось долго сомневаться, что волки ее поняли. Хор оборвался на полутакте, и через несколько секунд вся тройка показалась на хребте. И хотя Куа находилась от них на расстоянии по меньшей мере четырехсот метров, волки отлично ее разглядели. После минутного колебания Георг и Альберт со всех ног кинулись к собаке.

Однако Георг не ушел далеко. Не успел он сделать полсотни шагов, как его догнала Ангелина и - не берусь утверждать определенно, но у меня сложилось такое впечатление - подставила ему ногу. Георг неуклюже свалился на мокрую почву тундры, а когда поднялся, то интерес к Куа у него совершенно пропал. Правда, я даже не допускал мысли, что Куа заинтересовала его в сексуальном отношении, вероятно, он просто хотел выяснить, кто это вторгся в их владения. Как бы то ни было, Георг и Ангелина вернулись к летнему логову и улеглись у входа в ущелье, откуда наблюдали за происходящим, предоставив Альберту возможность выйти из создавшегося положения по собственному усмотрению.

Я не знаю, сколько времени Альберт прожил холостяком, но, несомненно, долго. Волк на такой скорости подлетел к привязанной Куа, что проскочил мимо. На какую-то долю секунды мне показалось, что он принял нас за соперников и мчится к палатке, чтобы разделаться с нами, но он повернул обратно и снизил скорость. До Куа, охваченной экстазом ожидания, оставалось всего два-три метра, как вдруг в поведении Альберта произошла удивительная метаморфоза. Он с ходу остановился, опустил свою большую голову и превратился... в шута.

Это было тяжкое зрелище. Плотно прижав уши к широкому черепу и растянув губы в безобразную гримасу, волк начал извиваться, как щенок, - возможно, он хотел изобразить безумную страсть, но, на мой взгляд, это скорее смахивало на симптоны старческого слабоумия. В довершение всего он заскулил отвратительным льстивым фальцетом - совсем как китайский мопс.

От такого необыкновенного поведения Куа пришла в замешательство. Очевидно за ней еще никогда не ухаживали столь удивительным образом. С негромким ворчанием она попятилась от Альберта, насколько позволяла цепь, чем вызвала у волка новый приступ безумного унижения. Он пополз за ней на брюхе с выражением полнейшего идиотизма на расплывшейся морде.

Я начал разделять опасения Куа и, решив, что Альберт окончательно спятил, поднял винтовку, чтобы спасти собаку. Но Утек с откровенно непристойной улыбкой остановил меня и дал понять, что это обычная волчья манера ухаживания.

Внезапно Альберт непостижимым образом изменился: вскочив на ноги, он превратился в величавого самца. Шерсть на шее поднялась дыбом, образовав пышный серебристый воротник, обрамляющий морду, все тело напряглось, он казался отлитым из чистой стали. Хвост вскинулся высоко вверх и свился в крутое кольцо, как у настоящей лайки. Осторожно, шаг за шагом, он начал приближаться к собаке.

Куа больше ни в чем не сомневалась. Такое она могла понять. Несколько застенчиво она повернулась к нему спиной, а когда волк потянулся к ней своим большим носом для первой ласки, она обернулась и слегка куснула его в плечо...

Я вел подробнейшие записи происходящего, но, боюсь, они излишне техничны и перегружены научной терминологией, и им не место в этой книге. Поэтому я ограничусь лишь итоговым замечанием: как показали наблюдения, Альберт, несомненно, знал толк в любви.

Моя научная любознательность была полностью удовлетворена, но страсть Альберта не иссякла. Создалась весьма щекотливая ситуация. Мы с Утеком терпеливо прождали два часа, но Альберт, как видно, и не помышлял расстаться с вновь обретенной подругой. Давно пора было возвращаться, не могли же мы ждать собаку вечно! И, не найдя другого выхода, мы произвели вылазку по направлению к влюбленной паре.

16

После переселения волчат в ущелье я их почти не видел. Поэтому как-то утром, когда Ангелина и оба волка еще не вернулись с ночной охоты, я взобрался на скалы, покрытые порослью стелющегося ельника и почти вплотную нависшие над обрывом. Дул легкий северо-восточный ветерок, это облегчало задачу - волки в логове или на подходе к нему вряд ли почуют мой запах. Я расположился в ельнике и стал внимательно разглядывать дно ущелья. Передо мной находилась небольшая площадка примерно метров тридцати в длину и десяти в ширину, сплошь усеянная волчьими следами. Внезапно у стены ущелья, на осыпи битого камня появились два волчонка и быстро побежали по тропинке к небольшому ручью. Встав рядышком на берегу, они тянули к воде свои тупые мордочки и весело помахивали куцыми хвостиками.

За последние недели волчата порядком подросли и теперь размерами, да, пожалуй, и формой, напоминали взрослых сурков. Они так растолстели, что по сравнению с туловищем их лапы казались просто карликовыми, а пушистые серые шубки только усугубляли полноту. Ничто, казалось, не предвещало, что со временем они превратятся в таких же стройных и мощных зверей, как их родители.

Откуда-то из глубины показался третий волченок; он тащил начисто обглоданную оленью лопатку и рычал на нее, будто это был живой и грозный противник. Волчата у ручья, услыхав шум, подняли мокрые мордочки и устремились навстречу братцу.

Началась свалка, воздух наполнился урчанием, которое прерывалось пронзительным визгом - так волчата выражали свое негодование, стоило кому-нибудь вонзить острые зубы в чью-либо лапу. Откуда-то выскочил четвертый волчонок и с восторженным воплем ринулся в самую гущу схватки.

Через несколько минут после начала этой междуусобной войны низко над ущельем пролетел ворон. Едва его тень накрыла волчат, как те бросили кость и удрали в укрытие. Но это, очевидно, тоже было частью игры, ибо они тут же вылезли обратно. Двое из них возобновили бой за кость, а двое других нырнули в траву в поисках полевок.

Но грызуны, чудом уцелевшие на этом клочке земли, стали, казалось, необыкновенно увертливыми. И после недолгих, довольно небрежных поисков, покопавшись в грязи, волчата бросили охоту и принялись играть друг с другом.

В это время вернулась Ангелина.

Я так увлекся волчатами, что пропустил ее появление, пока неподалеку от себя не услыхал ее низкий вой. Все мы - я и волчата - разом повернули головы и увидели Ангелину, стоявшую на краю ущелья. Волчата моментально прекратили игру и, не в силах сдержать волнения, залились пронзительным лаем, а один из них даже встал на короткие задние лапы и в радостном ожидании замахал передними.

Какое-то мгновение Ангелина горделиво любовалась потомством, а затем перепрыгнула через край обрыва и спустилась в ущелье, где ее тотчас окружили волчата. Она обнюхала каждого, кое-кого опрокинула на спину и, только покончив с осмотром, сгорбилась и начала отрыгивать пищу.

Мне, разумеется, следовало это предвидеть, но я оказался застигнутым врасплох и вначале испугался, что она сьела отраву. Ничуть не бывало - после нескольких конвульсивных движений волчица выложила на землю килограммов пять полупереваренного мяса, после чего спокойно отошла в сторону и улеглась, наблюдая за волчатами.

И если подобный способ утренней раздачи мяса вызвал у меня легкую тошноту, то волчат он ничуть не смутил. В едином порыве они с жадностью набросились на еду, в то время как мать снисходительно взирала на них и даже не пыталась исправить их ужасные манеры.

Завтрак окончен - и ни крошки не осталось на ленч. Волчата где стояли, там и повалились пузом вверх, перемазанные и совершенно не способные ни на какие шалости.

Теплое летнее утро всех разморило. Вскоре бодрствовал я один, впрчем, и мне это давалось нелегко. Я бы видоизменил позу и на что-нибудь оперся, но боялся пошевельнуться: волки совсем рядом, а тишина такая, что до них донесется малейший звук.

Может, и неделикатно упоминать об этом, но у меня в желудке от рождения имеется нечто вроде резонатора. В это трудно поверить, но стоит мне только проголодаться (впрочем, случается, и в сытом состоянии), как эта часть моего организма приобретает самостоятельность и независимо от меня начинает урчать. Я был бессилен с этим бороться, но со временем научился владеть собой и довольно искусно притворялся, будто я тут ни при чем, а звуки, которые люди слышат, исходят вовсе не от меня.

И надо же, чтобы адский барабанщик в глубине моего чрева выбрал самый неподходящий момент для своих штучек. Среди утреннего безмолвия, будто отдаленные раскаты грома, по ущелью прокатились рулады.

Ангелина тут же встрепенулась и подняла голову, внимательно прислушиваясь. При новых звуках (несмотря на все мои старания заглушить их!) волчица поднялась на ноги и взглянула на волчат, как бы желая убедиться, что это не они являются виновниками шума, а затем устремила испытывающий взор в безоблачное небо, однако и там не нашла разгадки. Всерьез обеспокоенная, она пыталась установить, откуда идут звуки.

Это оказалось нелегкой задачей - ведь любые звуки в брюшной полости несколько сродни чревовещанию, мои же - в особенности. Дважды пробежав ущелье из конца в конец, Ангелина не смогла удовлетворить растущего любопытства.

Я никак не мог решить - отступать мне или оставаться на месте в надежде, что мой внутренний оркестр выдохнется сам по себе; но оркестр был по прежнему полон сил и энергии и в доказательство этого издал гул, подобный гулу при землетрясении. И тотчас над кромкой обрыва, в каких-нибудь десяти шагах от меня, показалась голова Ангелины.

Мы молча уставились друг на друга. По крайней мере она не нарушала тишины. Что до меня, то я прилагал к этому все усилия, но не особенно преуспел. Досаднейшее положение: чем дольше я смотрел на волчицу, тем больше восхищался ею; я очень дорожил ее добрым мнением и вовсе не хотел показаться идиотом.

Но независимо от желания я понял, что окончательно погиб.

Внезапное появление волчицы как бы вдохновило музыкантов в моем желудке, и они заиграли с новой силой. Не успел я придумать оправдания, как Ангелина сморщила носи, обнажив в холодной насмешке белоснежные зубы, скрылась из глаз.

Я выскочил из убежища и помчался за ней к краю ущелья, но, разумеется, опоздал даже с извинениями. Презрительный взмах великолепного хвоста - вот и все, что мне удалось увидеть, прежде чем волчица исчезла среди расщелин, которые образовали в дальнем краю ложбины нечто вроде садка. В него-то Ангелина и загнала своих волчат.